Близнецы
Русские народные сказки для 1 класса
Русские народные сказки для учащихся начальной школы
Русская народная сказка «Сестрица Алёнушка и братец Иванушка»
Жили-были старик со старухой. И были у них детки — Алёнушка да Иванушка. Хорошо жили — не тужили. Да вот пришла беда — умерли старик со старухою. Остались Алёнушка с братцем Иванушкой одни — сиротками.
Вот раз собралась Алёнушка на работу, взяла братца с собой. Идут они по дальнему пути, по широкому полю. Жарко стало им. Захотелось Иванушке пить:
— Сестрица Алёнушка, я пить хочу!
— Подожди, братец, дойдём до колодца.
Шли, шли — солнце высоко, колодезь далеко, жар донимает, пот выступает!
Стоит коровье копытце полно водицы.
— Сестрица Алёнушка, хлебну я из копытца?
— Не пей, братец, телёночком станешь.
Братец послушался, пошёл дальше.
Солнце высоко, колодезь далеко, жар донимает, пот выступает!
Стоит лошадиное копытце полно водицы.
— Сестрица Алёнушка, напьюсь я из копытца?
— Не пей, братец, жеребёночком станешь.
Вздохнул Иванушка, опять пошёл. Солнце высоко, колодезь далеко, жар донимает, пот выступает!
Стоит козье копытце полно водицы. Братец увидел его и, не спросясь с Алёнушкой, выпил до дна. Алёнушка зовёт Иванушку, а вместо Иванушки за ней бежит беленький козлёночек.
Догадалась она, залилась слезами, села под стожок — плачет, а козлёночек возле неё по травочке скачет.
Ехал мимо барин, остановился и спрашивает:
— О чём ты, красная девушка, плачешь?
Рассказала она ему свою беду.
— Поди, — говорит, — за меня; я тебя наряжу и в платье и в серебро и козлёночка не покину: где будешь ты, там будет и он.
Алёнушка согласилась. Обвенчались они и жили так, что добрые люди, глядя на них, радовались, а дурные завидовали.
Один раз мужа не было дома, Алёнушка осталась одна. Откуда ни возьмись, пришла старая ведьма. Стала она под окошко и стала так ласково звать девушку:
— Алёнушка, пойдём на речку купаться!
Девушка и пошла. Вдруг набросилась ведьма на Алёнушку, навязала ей на шею камень и бросила в воду — пропадай там на веки.
Лежит девушка на самом дне реки, камень тяжёл — не даёт ей наверх подняться.
А сама ведьма нарядилась в Алёнушкино платье и заселилась в барских палатах, никто её не распознал, сам муж обманулся.
Одному козлёночку всё было ведомо.
Опечалился козлёночек, повесил голову, не ест, не пьёт. Утро и вечер ходит около воды по бережку да кричит:
— Бе, бе, Алёнушка, сестрица моя!
Узнала о том ведьма, и нелюбо ей стало. Велела разложить костры высокие, разогреть котлы чугунные, наточить ножи булатные. И говорит барину:
— Козлёночка надо зарезать!
Послала слугу его поймать. Муж дивится: как жена-то любила козлёночка, а то велит резать!
А козлёночек спроведал, что ему недолго жить, и просит барина:
— Перед смертью отпусти меня на речку, водицы испить.
Отпустил его барин на речку. Лёг козлёночек на бережку и причитывает:
— Алёнушка, сестрица моя!
Меня хотят зарезати;
Костры кладут высокие,
Котлы греют чугунные,
Ножи точат булатные!
Алёнушка ему в ответ:
— Ах, братец мой Иванушка!
Тяжёл камень шею перетёр,
Шелкова трава на руках свилась,
Желты пески на груди легли!
Человек слушает, что за чудо? Пошёл, сказал барину, стали оба караулить. Козлёночек пришёл и опять стал вызывать Алёнушку и плакаться над водою:
— Алёнушка, сестрица моя!
Меня хотят зарезати;
Костры кладут высокие,
Котлы греют чугунные,
Ножи точат булатные!
Алёнушка ему в ответ:
— Ах, братец мой Иванушка!
Тяжел камень шею перетёр,
Шелкова трава на руках свилась,
Желты пески на груди легли!
— Людей, людей! — закричал барин. — Собирайтесь, запустите невода, закиньте сети шелковые!
Собрались люди, закинули сети шелковые — Алёнушка и поймалась. Вытащили её на бережок, отрезали камень, белым полотном обернули, и стала она ещё лучше, чем была, и обняла своего мужа.
А козлёночек стал опять братцем Иванушкой, и зажили все по-старому, по-хорошему. Только ведьме досталось. Ну да ей туда и дорога, об такой не жалеют!
Русская народная сказка «Лиса и дрозд»
Дрозд на дереве гнездо свил и вывел детёнышей.
Узнала про это лисица. Прибежала и — тук- тук хвостом по дереву. Выглянул дрозд из гнезда, а лиса ему:
— Дерево хвостом подсеку, тебя и детей твоих съем!
Дрозд испугался и стал лису просить, молить:
— Лисонька, пощади, дерева не руби, детушек моих не губи! Я тебя пирогами да сладким мёдом накормлю!
— Ну, накормишь пирогами да мёдом — не буду дерева рубить!
Отправились они на большую дорогу.
Видят — идут старуха с внучкой, несут корзину пирогов и кувшин мёду.
Лисица спряталась, а дрозд сел на дорогу и побежал, как будто лететь не может: взлетит от земли да сядет, взлетит да сядет.
И решили старуха с внучкой его поймать, поставили корзину и кувшин на землю да и побежали за дроздом. Дрозду того и надо: лисица вволю пирогов наелась.
Снова лиса прибежала к дрозду:
— Дерево подсеку, тебя, дрозда, и детей твоих съем!
— Лисонька, пощади, деток моих не губи! Я тебя пивом напою!
— Ну, пойдём скорей! Я наелась, теперь мне пить хочется.
Видят они — везёт мужик бочку пива. Дрозд к нему: то на лошадь сядет, то на бочку. Разозлил мужика. Захотел мужик убить его.
Сел дрозд на гвоздь, а мужик как ударит топором — и вышиб из бочки гвоздь. А сам дрозда догонять побежал. Полилось пиво на дорогу из бочки. Вот и выпила лиса пива, песни запела. А дрозд улетел в своё гнездо.
Лисица опять тут как тут, стучит хвостом по дереву.
— Дрозд, ты меня накормил, напоил, а теперь рассмеши!
Пошли они в деревню. Видят — старуха корову доит, а рядом старик лапти плетёт.
Дрозд сел старухе на плечо. Старик захотел дрозда поймать, вот и говорит старухе:
— А ну-ка, не шевелись!
И как ударит бабку по плечу. Дрозда не поймал, только от бабки досталось. Долго лисица смеялась.
Улетел дрозд в своё гнездо. Не успел детей накормить, лиса опять хвостом по дереву: тук-тук!
— Ты меня накормил, напоил, рассмешил, а теперь напугай меня!
Рассердился дрозд и говорит:
— Закрой глаза, беги за мной.
И привёл он лису прямо к охотникам с собаками.
— Ну, теперь, лиса, пугайся!
Лиса открыла глаза, увидела собак — и наутёк.
А собаки — за ней. Едва лиса добралась до своей норы.
Залезла в нору, отдышалась маленько. И начала спрашивать:
— Ушки, что вы делали?
— Мы слушали, чтобы собаки лисоньку не скушали.
— Глазки, что вы делали?
— Смотрели, чтобы собаки лисоньку не съели.
— Ножки, что вы делали?
— Бежали, чтобы собаки лисоньку не поймали!
— А ты, хвостище, что делал, чем лисе помогал?
— Я, хвостище, по пням, по кустам, по колодам цеплял да тебе бежать мешал!
Рассердилась лисица на хвост и высунула его из норы:
— Собаки, ешьте мой хвост!
Собаки ухватили лису за хвост и вытащили её из норы.
Русская народная сказка «Заюшкина избушка»
Жили-были в одном лесу по соседству лиса и заяц. Наступила зима, и построили они себе домики. Заяц — лубяную избу, а лиса — ледяную.
Жили — не тужили, да стало солнышко припекать. Весной у лисицы избушка-то и растаяла.
Решила лиса выгнать зайца из его дома. Прибежала к окошку и просится:
— Зайчик, сосед мой, пусти меня погреться, избушка моя растаяла, только лужа осталась.
Заяц и пустил.
А лиса как зашла в дом, так и выгнала зайца.
Идёт зайчик по лесу, плачет, горючими слезами заливается. Навстречу ему собаки бегут.
— О чём, заяц, плачешь?
— Как мне не плакать? Была у меня избушка лубяная, а у лисы ледяная. Пришла весна — у лисы изба и растаяла. Попросилась лиса ко мне погреться, да обманула — выгнала меня.
Собаки ответили:
— Не плачь, зайчик, мы тебе поможем, выгоним лису из твоего дома.
Пришли они к избушке:
— Гав-гав-гав! Поди, лиса, вон!
А лиса отвечает:
— Как выскочу, как выпрыгну — пойдут клочки по заулочкам!
Собаки испугались и убежали.
Сидит заяц под кустиком и плачет. Вдруг медведь на тропинке.
— Ты чего, зайчик, плачешь? Обидел кто?
— Как мне не плакать? Была у меня избушка лубяная, а у лисы ледяная. Пришла весна — у лисы изба и растаяла. Попросилась лиса ко мне погреться, да обманула — выгнала меня.
— Не плачь, зайчик, я тебе помогу, — говорит медведь, — выгоню лису.
— Нет, медведь, не выгонишь. Собаки гнали — не выгнали, и ты не сможешь!
— Нет, выгоню!
Пришли они к избушке, а медведь как заревёт:
— Поди, лиса, вон!
А лиса ему:
— Как выскочу, как выпрыгну — пойдут клочки по заулочкам!
Медведь испугался и ушёл.
Сидит снова зайчик один под кустиком и плачет, слезами заливается.
Идёт мимо петушок — золотой гребешок, косу на плече несёт.
— Почему ты плачешь, зайчик? — спрашивает петушок.
— Как мне не плакать, — отвечает заяц. — Была у меня избушка лубяная, а у лисы ледяная. Пришла весна — у лисы изба и растаяла. Попросилась лиса ко мне погреться, да обманула — выгнала меня.
— Не плачь, я выгоню лису.
— Нет, петушок, куда тебе! Собаки гнали — не выгнали, медведь гнал — не выгнал.
— Пойдём со мной!
Подошли они к избушке, а петушок как запоёт:
— Несу косу на плечи, хочу лису посечи. Ступай, лиса, вон!
Лиса испугалась и говорит:
— Одеваюсь.
— Несу косу на плечи, хочу лису посечи. Ступай, лиса, вон!
— Шубу надеваю, — отвечает лиса.
— Кукареку! Несу косу на плечи, хочу лису посечи. Ступай, лиса, вон!
Лиса не на шутку испугалась и выскочила из избушки.
С тех пор стал заяц жить в своей избушке, и никто его больше не обижал.
Русская народная сказка «По щучьему веленью»
Жил да был старик, и было у него три сына — два умных, а третий, Емеля, — дурак.
Два старших брата работают, а Емеля весь день на печке лежит да баклуши бьёт. Уехали раз братья на базар, а невестки давай Емелю просить:
— Емеля, сходи за водой.
А он им с печки:
— Неохота.
— Сходи, Емеля, а не то братья воротятся, осерчают.
— Ну, да ладно, так и быть, схожу за водой.
Слез Емеля с печки, обулся, оделся, взял вёдра да топор и пошёл на речку.
Проделал Емеля топором во льду прорубь, наполнил вёдра студёной водицей, а сам в воду смотрит.
Глядь — а в проруби щука!
Изловчился Емеля да и ухватил зубастую рыбину.
— Вот ушица будет славная!
А щука вдруг возьми да и скажи ему человеческим голосом:
— Не губи меня, Емелюшка, отпусти, я тебе ещё пригожусь.
А Емеля смеётся:
— На что же ты мне пригодишься? Нет, лучше я тебя домой отнесу, велю невесткам уху сварить.
А щука ему снова:
— Отпусти меня, Емелюшка, я тебе исполню всё, что ни пожелаешь.
— Ну ладно, щука, только ты докажи сначала, что не обманываешь. Сделай так, чтобы вёдра сами домой пошли, и вода бы не расплескалась...
Щука отвечает:
— Хорошо, только перед тем, как загадать желание, скажи волшебные слова: «По щучьему веленью, по моему хотенью».
Емеля и говорит:
— По щучьему веленью, по моему хотенью — ступайте, вёдра, домой...
Только сказал — вёдра сами и отправились в гору. Опустил Емеля щуку в прорубь и пошёл за вёдрами.
Идут вёдра по деревне, народ дивится, а Емеля идёт сзади, посмеивается. Зашли вёдра в избу и сами стали на лавку. А Емеля снова полез на печь.
Прошло немного времени, и невестки снова подступили к нему:
— Емеля, наколи дров.
— Неохота.
— Наколи, Емеля, а не то братья воротятся, осерчают.
— Ну, да ладно, так и быть, наколю дров. По щучьему веленью, по моему хотенью — поди, топор, наколи дров, а вы, дрова, — сами в избу ступайте и в печь кладитесь...
Только сказал — топор скок из-под лавки — и на двор и давай дрова колоть, а дрова сами в избу идут и в печь лезут.
Прошло ещё немного времени, и опять невестки Емелю просят:
— Емеля, дрова закончились. Съезди в лес, наруби.
А он им с печки:
— Неохота.
— Съезди, Емеля, а не то братья воротятся, осерчают.
— Ну, да ладно, так и быть, съезжу в лес за дровами.
Слез Емеля с печи, обулся, оделся. Взял верёвку и топор, вышел на двор и сел в сани:
— Бабы, отворяйте ворота!
А невестки ему говорят:
— Что ж ты, дурень, сел в сани, а лошадь не запряг?
— А не надо мне лошади.
Невестки отворили ворота, а Емеля шепчет саням:
— По щучьему веленью, по моему хотенью — поезжайте, сани, в лес...
Только сказал, как сани поехали, да так быстро, что и на лошади не угнаться.
Ехать пришлось через деревню, и Емелины сани много народу по пути помяли, многим бока поотбивали, многим шишки понаставили. Осерчал народ на Емелю, кричит на него, бранится.
А Емеля и в ус не дует, знай себе сани погоняет.
Приехал в лес и говорит:
— По щучьему веленью, по моему хотенью — топор, наруби дровишек посуше, а вы, дровишки, сами валитесь в сани, сами вяжитесь...
Начал топор рубить сухие дерева, а дровишки сами в сани валятся и верёвкой вяжутся. Скоро набрался целый воз дров. А потом Емеля велел топору вырубить себе тяжёлую дубину, сел на воз и говорит:
— По щучьему веленью, по моему хотенью — поезжайте, сани, домой...
И помчались сани домой, да резвее прежнего. Проезжает Емеля по деревне, где давеча народу много помял, а там его уже дожидаются. Ухватили Емелю и тащат с возу, бранят и колотят.
Видит Емеля, что плохо дело, и шепчет себе под нос:
— По щучьему веленью, по моему хотенью — ну-ка, дубинка, намни им бока...
Дубина скок с возу и давай народ охаживать, да так, что все и разбежались. А Емеля приехал домой и опять на любимую печь залез.
Вскорости весть о Емелиных проделках дошла до самого Царя-батюшки. Призвал он к себе офицера и велел ему доставить Емелю во дворец.
Входит офицер в Емелину избу и спрашивает:
— Ты — Емеля-дурак?
А Емеля ему с печки:
— А тебе на что?
— Одевайся поживее, я тебя к Царю повезу.
— Неохота.
Рассердился офицер и как стукнет Емелю по макушке.
А Емеля шепчет себе под нос:
— По щучьему веленью, по моему хотенью — дубина, намни ему бока...
Дубина скок из-под лавки и давай офицера колотить. Насилу тот ноги унёс. Удивился Царь, призвал к себе самого главного вельможу и говорит:
— Доставь ко мне во дворец Емелю-дурачка, а не то голову с плеч сниму!
Накупил самый главный вельможа изюму, черносливу, пряников, приехал к Емелиной избе и давай его невесток расспрашивать, что он, дескать, любит.
— Наш Емеля любит, когда его ласково попросят да красный кафтан посулят.
Самый главный вельможа дал Емеле изюму, черносливу, пряников и говорит:
— Емелюшка, чего без толку на печи лежать? Поедем к Царю.
— А мне и тут тепло...
— Емелюшка, у Царя тебя накормят-напоют.
— Неохота.
— Емелюшка, Царь тебе красный кафтан подарит да шапку с сапогами впридачу.
Емеля подумал-подумал и говорит:
— Ну, да ладно, так и быть, поеду к Царю. Ты ступай вперёд, а я за тобой следом поеду.
Уехал вельможа, а Емеля говорит:
— По щучьему веленью, по моему хотенью — поезжай-ка, печь, к Цареву дворцу...
Затрещали в избе углы, заскрипела крыша, отъехала стена, печь выкатилась во двор и поехала по дороге прямо к Царю.
Царь глядит в окно, дивится:
— Что за чудо такое?
А самый главный вельможа ему отвечает:
— А это Емеля-дурак на печи к тебе едет.
Вышел Царь на крыльцо:
— Что-то, Емеля, на тебя много жалоб! Мол, большое число народу ты подавил.
— А чего они под сани лезли?
В это время в окно на него Царская дочь глядела — Марья-Царевна.
Увидал её Емеля и шепнул себе под нос:
— По щучьему веленью, по моему хотенью — полюби меня, Царская дочь...
И добавил:
— А ты, печь, вези меня назад домой...
Повернулась печь и поехала домой, вкатилась
в избу и стала на прежнее место.
Емеля опять лежит-полёживает да баклуши бьёт.
А у Царя во дворце крик да слёзы: Марья- Царевна по Емеле сохнет, жить без него не может, молит батюшку, чтобы выдал он её за Емелю замуж. Тут Царь заведовал, затужил.
Призвал он к себе самого главного вельможу и говорит:
— Ступай сию же минуту за Емелей, доставь его ко мне, а не то голову с плеч сниму!
Накупил самый главный вельможа сладких вин да закусок разных, приехал к Емеле и давай его сластями потчевать.
Наелся Емеля, напился, захмелел и лёг спать. А вельможа положил его в сани и повёз к Царю.
Царь тотчас велел прикатить большую бочку с железными обручами и посадить в неё Емелю- дурака и Марью-Царевну. Потом бочку закрыли крышкой, засмолили и бросили в море.
Много ли времени прошло, мало ли, но проснулся Емеля. Видит — темно и тесно.
— Где это я?
А в ответ слышит:
— Скучно и тошно, Емелюшка! Нас в бочку засмолили да в сине море бросили.
— А ты кто?
— Я — Марья-Царевна.
А Емеля шепнул себе под нос:
— По щучьему веленью, по моему хотенью, — ветры буйные, выкатите бочку на сухой бережочек, на жёлтый песочек...
Ветры буйные подули, море заволновалось, запенилось, выбросило бочку на сухой бережочек, на жёлтый песочек. Вылезли из бочки пленники, а Марья-Царевна говорит:
— Где же мы будем жить, Емелюшка? Построй какую ни на есть избушку.
— Неохота.
А она его ещё пуще прежнего просит, ласковые слова говорит.
— Ну, да ладно, так и быть, построю.
И под нос себе шепчет:
— По щучьему веленью, по моему хотенью — выстройся каменный дворец с золотой крышей...
Только сказал — появился каменный дворец с золотой крышей. Кругом — зелёный сад: цветы цветут и птицы поют. Марья-Царевна с Емелей вошли во дворец, сели у окошечка.
— Емелюшка, а нельзя ли тебе красавцем стать?
Тут Емеля недолго думал:
— По щучьему веленью, по моему хотенью — стать мне добрым молодцем, писаным красавцем...
И стал Емеля таким, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
А в ту пору Царь ехал на охоту и видит — стоит дворец, где раньше ничего не было.
— Это что за невежа без моего дозволения на моей земле дворец поставил?
Побежали послы, стали под окошком, спрашивают.
Емеля им отвечает:
— Просите Царя ко мне в гости, я сам ему скажу.
Приехал Царь в гости. Емеля его встречает, ведёт во дворец, сажает за стол. Начинают они пировать.
Царь ест, пьёт и никак не надивится:
— Кто же ты такой, добрый молодец?
— А помнишь ли ты Емелю-дурака — как приезжал к тебе на печи, а ты велел его со своей дочкой в бочку засмолить, в море бросить? Я — тот самый Емеля. Захочу — на всё твоё царство разор наведу.
Испугался Царь несказанно, стал прощенья просить:
— Женись на моей дочери, Емелюшка, бери моё царство, только не губи меня, старика!
На том и сошлись. И устроили пир на весь мир. Женился Емеля на Марье-Царевне и стал царствовать. Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец.
Русская народная сказка «Крошечка-Хаврошечка»
Люди разные бывают; есть люди хорошие, есть люди худые, а есть такие, что ни людей не стыдятся, ни Бога прогневать не страшатся.
К таким-то вот, бесстыжим, и попала Крошечка-Хаврошечка, оставшись сиротой. Взяли её эти люди, выкормили и работой заморили: она и ткёт, она и прядёт, она и прибирает, она и готовит, она и за всё отвечает.
А у её хозяйки были три дочери. Старшая звалась Одноглазка, средняя — Двуглазка, а меньшая — Триглазка. Они только и знали, что у ворот сидеть да на улицу глазеть.
А Крошечка-Хаврошечка на них работала: и обшивала их, и пряла для них и ткала для них — а в ответ — ни слова доброго, ни взгляда сочувственного.
Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою бурёнку, прижмётся к её шейке и шепчет на ухо, как ей, сиротинушке, тяжело на белом свете жить:
— Коровушка-матушка! И бьют-журят меня, и хлеба не дают, и плакать не велят. К завтрему велели пять пудов напрясть, наткать, побелить и в трубы покатать.
А коровушка однажды и говорит ей:
— Влезь, красна девица, ко мне в одно ушко, а в другое вылезь — всё будет сработано.
Так и повелось. Влезет Хаврошечка коровушке в одно ушко, вылезет из другого — тут-то все и готово: и наткано, и побелено, и в трубы покатано. Отнесёт она холсты к хозяйке. Та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а Крошечке-Хаврошечке ещё больше работы задаст. Хаврошечка опять придёт к коровушке, обнимет её, погладит, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмёт, принесёт хозяйке.
Дивится хозяйка, зовёт свою дочь Одноглазку и говорит ей:
— Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает: и ткёт, и прядёт, и в трубы катает?
Пошла Одноглазка с Хаврошечкой в лес, пошла с нею в поле, да забыла матушкино приказание, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке.
А Хаврошечка приговаривает:
— Спи, глазок, спи, глазок!
Глазок у Одноглазки и заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка всё наткала и побелила, и в трубы скатала. Так ничего хозяйка не дозналась и послала вторую дочь — Двуглазку:
— Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает.
Двуглазка пошла с Хаврошечкой, забыла матушкино приказание, на солнышке распеклась, на травушке разлеглась.
А Хаврошечка баюкает:
— Спи, глазок, спи, другой!
Двуглазка глаза и смежила. Коровушка наткала, побелила, в трубы накатала, а Двуглазка всё спала.
Старуха рассердилась и на третий день послала третью дочь — Триглазку, а сироте ещё больше работы задала. Триглазка попрыгала, попрыгала, на солнышке разморилась и на травушку упала. А Хаврошечка поёт:
— Спи, глазок, спи, другой!
А о третьем глазке и забыла.
Два глаза у Триглазки заснули, а третий глядит и всё видит: как Хаврошечка корове в одно ушко влезла, в другое вылезла и готовые холсты подобрала. Триглазка вернулась домой и матери всё рассказала. Старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу и говорит:
— Режь рябую корову!
А старик так, сяк:
— Что ты, жена, в уме ли! Корова молодая, хорошая!
— Режь, да и только!
Делать нечего. Стал старик ножик точить...
А Хаврошечка в поле побежала, обняла рябую коровушку и говорит:
— Коровушка-матушка! Тебя резать хотят.
А коровушка ей отвечает:
— А ты, красная девица, моего мяса не ешь, а косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их рассади и никогда меня не забывай: каждое утро косточки водою поливай.
Старик зарезал коровушку. Хаврошечка всё сделала, что коровушка ей завещала: голодом голодала, мяса её в рот не брала, косточки её зарыла в саду и каждый день поливала.
И выросла из них яблонька, да какая! Яблочки на ней висят наливные, листья шумят золотые, веточки гнутся серебряные. Кто ни едет мимо — останавливается, кто проходит близко — заглядывается.
А раз случилось — гуляли хозяйские дочери в саду, а по полю в ту пору ехал барин — богатый, кудреватый, молоденький.
Увидел яблоки, затрогал девушек:
— Девицы-красавицы! — говорит. — Которая из вас мне яблочко поднесёт, та за меня замуж пойдёт.
Бросились три сестры к яблоне. А яблочки- то висели низко, под руками были, а тут поднялись высоко, далеко над головами. Сёстры хотели их сбить — листья глаза засыпают,
хотели сорвать — сучки косы расплетают. Как ни бились, ни метались — руки изодрали, а достать не могли.
Подошла Хаврошечка — веточки к ней приклонились, и яблочки к ней опустились. Угостила она барина, и он на ней женился. И стала она
в добре поживать, лиха не знавать.
Русская народная сказка «Иван-Царевич и серый волк»
Жил да был Царь Берендей, и было у него три сына: старший, средний и младший, по имени Иван.
Был у Царя сад великолепный, и росла в том саду яблоня с золотыми яблоками. Раз приключилась беда — стал кто-то из царского сада золотые яблоки таскать. Царь посылает в сад сторожей, а толку нет.
Сыновья его утешают:
— Не печалься, батюшка, мы сами станем сад караулить.
Старший сын говорит:
— Сегодня моя очередь сад стеречь.
Отправился он в сад, стерёг, никого не уследил, да так и уснул на мягкой травке. Утром Царь его спрашивает:
— Ну-ка, сынок, не видал ли ты похитника?
— Нет, родимый батюшка, всю ночь не спал, глаз не смыкал, а никого не видал.
На другую ночь пошёл средний сын караулить и тоже проспал всю ночь, а наутро сказал, что не видал похитника.
Настал черёд младшего брата. Пошёл Иван- Царевич стеречь отцов сад и даже присесть боится, не то что прилечь. Как только сон его одолевать начинает, он росой с травы умоется — сон и прочь с глаз. Половина ночи прошла, ему и чудится: в саду свет. Светлее и светлее. Весь сад осветило. Он видит — на яблоню села Жар-птица и клюёт золотые яблоки.
Иван-Царевич тихонько подобрался к яблоне и поймал птицу за хвост. Жар-птица встрепенулась, дёрнулась вверх и улетела, а у Ивана в руке осталось одно лишь пёрышко из её хвоста.
Приходит наутро Иван-Царевич к батюшке, а тот его и спрашивает:
— Ну что, дорогой Ваня, не поймал ли ты похитника?
— Дорогой батюшка, поймать не поймал, а проследил, кто наш сад разоряет. Вот от похитника память вам принёс. Это, батюшка, Жар- птица.
Царь взял перо и с той поры стал пить, и есть, и печали не знал. Вот в одно прекрасное время ему и раздумалось об этой об Жар-птице. Позвал он сыновей и говорит им:
— Дети мои, оседлали бы вы своих добрых коней, поездили бы по белу свету, места познавали; авось, напали бы где на Жар-птицу.
Сыновья отцу поклонились, оседлали добрых коней и отправились в путь-дорогу: старший — в одну сторону, средний — в другую, а Иван- Царевич — в третью сторону.
Долго ли ехал Иван-Царевич, коротко ли, не известно. День был летний. Сморила его усталость, слез он с коня, стреножил его, а сам улёгся спать.
Много ли, мало ли времени прошло, пробудился Иван-Царевич, видит — коня нет. Пошёл его искать, ходил, ходил и нашёл от своего коня одни кости обглоданные.
Пригорюнился Иван-Царевич: куда без коня в такую даль?
«Ну что же, — думает, — дал обет батюшке — делать нечего». И пошёл пеший. Шёл, шёл, устал до смерточки. Сел на мягкую травку и сидит, опечаленный. Вдруг откуда ни возьмись, бежит к нему серый волк:
— Что, Иван-Царевич, сидишь пригорюнился, голову повесил?
— Как же мне не печалиться, серый волк! Остался я без доброго коня.
— Это я, Иван-Царевич, твоего коня съел... Жалко мне тебя! Расскажи, зачем в даль поехал, куда путь держишь?
— Послал меня батюшка поездить по белу свету, найти Жар-птицу.
— Фу, фу, тебе на своём добром коне в три года не доехать до Жар-птицы. Я один знаю, где она живёт. Так и быть — я коня твоего съел, буду тебе служить верой-правдой. Садись на меня да держись покрепче.
Сел Иван-Царевич на него верхом, серый волк и поскакал — синие леса мимо глаз пропускает, озёра хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добрались они до высокой крепости. Серый волк говорит:
— Слушай меня, Иван-Царевич, и запоминай: полезай через стену, не бойся — час удачный, все сторожа спят. Увидишь в тереме окошко, на окошке стоит золотая клетка, а в клетке сидит Жар-птица. Ты птицу возьми, а клетки не трогай!
Иван-Царевич через стену перелез, увидел терем — на окошке стоит золотая клетка, в клетке сидит Жар-птица. Он птицу взял, за пазуху положил, да засмотрелся на клетку. Сердце его и разгорелось: «Ах, какая — золотая, драгоценная! Как такую не взять!» И забыл, что волк ему наказывал. Только дотронулся до клетки, пошёл по крепости звук: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа пробудились, схватили Ивана-Царевича и повели его к царю Афрону.
Царь Афрон разгневался и спрашивает:
— Чей ты, откуда?
— Я Царя Берендея сын, Иван-Царевич.
— Ай, срам какой! Царский сын — и вор!
— А что же, когда ваша птица летала, наш сад разоряла?
— А ты бы пришёл ко мне, по совести попросил, я бы её так отдал, из уважения к твоему родителю, Царю Берендею. А теперь по всем городам пущу нехорошую славу про вас... Ну да ладно, сослужишь мне службу — прощу, так и быть. В таком-то царстве у Царя Кусмана есть конь златогривый. Приведи его ко мне, тогда отдам тебе Жар-птицу вместе с клеткой.
Загорюнился Иван-Царевич, идёт к серому волку. А волк ему:
— Я же тебе говорил — не трогай клетку! А ты меня не послушал...
— Прости меня, серый волк.
— То-то, прости... Ладно, садись на меня. Раз уж взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Опять поскакал серый волк с Иваном- Царевичем. Долго ли, коротко ли, добегают они до той крепости, где стоит конь златогривый.
— Полезай, Иван-Царевич, через стену, сторожа спят, иди на конюшню, бери коня, да смотри уздечку не трогай!
Иван-Царевич перелез в крепость, там все сторожа спят, зашёл на конюшню, поймал коня златогривого, да позарился на уздечку — она золотом, дорогими камнями убрана; в ней златогривому коню только и гулять.
Иван-Царевич дотронулся до уздечки, пошёл звук по всей крепости: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа проснулись, схватили Ивана- Царевича и повели к царю Кусману.
— Чей ты, откуда?
— Я Иван-Царевич.
— Эка, за какие глупости взялся — коня воровать! На это простой мужик не согласится. Ну ладно, прощу тебя, Иван-Царевич, если сослужишь мне службу. У Царя Далмата есть дочь Елена Прекрасная. Похить её, привези ко мне, подарю тебе златогривого коня с уздечкой.
Ещё пуще пригорюнился Иван-Царевич, пошёл к серому волку.
— Говорил я тебе, Иван-Царевич, не трогай уздечку! Не послушал ты моего наказа.
— Ну прости же меня, прости, серый волк.
— То-то, прости... Да уж ладно, садись мне на спину.
Опять поскакал серый волк с Иваном-Царевичем. Добегают они до Царя Далмата. У него в крепости в саду гуляет Елена Прекрасная с мамушками, нянюшками.
Серый волк говорит:
— В этот раз я тебя не пущу, сам пойду. А ты ступай обратно путём-дорогой, я тебя скоро нагоню.
Иван-Царевич пошёл обратно путём-дорогой, а серый волк перемахнул через стену — да в сад. Засел за куст и глядит: Елена Прекрасная вышла со своими мамушками, нянюшками. Гуляла, гуляла и только приотстала от мамушек и нянюшек, серый волк ухватил Елену Прекрасную, перекинул через спину — и наутёк.
Иван-Царевич идёт путём-дорогой, вдруг настигает его серый волк, на нём сидит Елена Прекрасная.
Обрадовался Иван-Царевич, а серый волк ему:
— Садись на меня скорей, как бы за нами погони не было.
Помчался серый волк с Иваном-Царевичем, с Еленой Прекрасной обратной дорогой — синие леса мимо глаз пропускает, реки, озёра хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до Царя Кусмана.
Серый волк спрашивает:
— Что, Иван-Царевич, приумолк, пригорюнился?
— Да как же мне, серый волк, не печалиться? Как расстанусь с такой красотой? Как Елену Прекрасную на коня буду менять?
Серый волк отвечает:
— Не разлучу я тебя с такой красотой — спрячем её где-нибудь, а я обернусь Еленой Прекрасной, ты и веди меня к царю.
Тут они Елену Прекрасную спрятали в лесной избушке. Серый волк перевернулся через голову и сделался точь-в-точь Еленой Прекрасной. Повёл его Иван-Царевич к царю Кусману.
Царь обрадовался, стал его благодарить:
— Спасибо тебе, Иван-Царевич, что достал мне невесту. Получай златогривого коня с уздечкой.
Иван-Царевич сел на этого коня и поехал за Еленой Прекрасной.
Взял её, посадил на коня, и едут они путём- дорогой.
А Царь Кусман устроил свадьбу, пировал весь день до вечера, а как надо было спать ложиться, повёл он Елену Прекрасную в спальню, да только лёг с ней на кровать, глядит — волчья морда вместо молодой жены! Царь со страху свалился с кровати, а волк удрал прочь. Нагоняет серый волк Ивана- Царевича и спрашивает:
— О чём задумался, Иван-Царевич?
— Как же мне не думать? Жалко расставаться с таким сокровищем — конём златогривым, менять его на Жар-птицу.
— Не печалься, я тебе помогу.
Вот доезжают они до Царя Афрона. Волк и говорит:
— Этого коня и Елену Прекрасную ты спрячь, а я обернусь конём златогривым, ты меня и веди к царю Афрону.
Спрятали они Елену Прекрасную и златогривого коня в лесу. Серый волк перекинулся через спину, обернулся златогривым конём. Иван-Царевич повёл его к царю Афрону. Царь обрадовался и отдал ему Жар-птицу с золотой клеткой.
Иван-Царевич вернулся пеший в лес, посадил Елену Прекрасную на златогривого коня, взял золотую клетку с Жар-птицей и поехал путём- дорогой в родную сторону.
А Царь Афрон велел подвести к себе дарёного коня и только хотел сесть на него — конь обернулся серым волком. Царь со страху где стоял, там и упал, а серый волк пустился наутёк, скоро догнал Ивана-Царевича и говорит ему:
— Теперь прощай, мне дальше идти нельзя.
Иван-Царевич слез с коня и три раза поклонился до земли, с уважением отблагодарил серого волка. А тот говорит:
— Не навек прощайся со мной, я ещё тебе пригожусь.
Иван-Царевич думает: «Куда же ты ещё пригодишься? Все желанья мои исполнены».
Сел на златогривого коня, и опять поехали они с Еленой Прекрасной, с Жар-птицей. Доехал он до своих краёв, вздумалось ему пополдневать. Было у него с собой немного хлебушка. Ну, они поели, ключевой воды попили и легли отдыхать.
Только Иван-Царевич заснул, наезжают на него его братья. Ездили они по другим землям, искали Жар-птицу, вернулись с пустыми руками.
Наехали и видят — у Ивана-Царевича всё добыто. Вот они и сговорились:
— Давай убьём брата, добыча вся будет наша.
Решились и убили Ивана-Царевича. Сели на златогривого коня, взяли Жар-птицу, посадили на коня Елену Прекрасную и устрашили её:
— Дома не сказывай ничего!
Лежит Иван-Царевич мёртвый, над ним уже вороны летают. Откуда ни возьмись, прибежал серый волк и схватил ворона с воронёнком.
— Ты лети-ка, ворон, за живой и мёртвой водой. Принесёшь мне живой и мёртвой воды, тогда отпущу твоего воронёнка.
Ворон, делать нечего, полетел, а волк держит его воронёнка. Долго ли ворон летал, коротко ли, принёс он живой и мёртвой воды. Серый волк спрыснул мёртвой водой раны Ивану-Царевичу, раны зажили; спрыснул его живой водой — Иван- Царевич ожил.
— Ох, крепко же я спал!..
— Крепко ты спал, — говорит серый волк. — Кабы не я, совсем бы не проснулся. Родные братья тебя убили и всю добычу твою увезли. Садись на меня скорей!
Поскакали они в погоню и настигли обоих братьев. Тут их серый волк растерзал и клочки по полю разметал. Иван-Царевич поклонился серому волку и простился с ним навечно.
Вернулся Иван-Царевич домой на коне златогривом, привёз отцу своему Жар-птицу, а себе — невесту, Елену Прекрасную.
Царь Берендей обрадовался, стал сына спрашивать. Стал Иван-Царевич рассказывать, как помог ему серый волк достать добычу, да как братья убили его, сонного, да как серый волк их растерзал.
Погоревал Царь Берендей и скоро утешился. А Иван-Царевич женился на Елене Прекрасной, и стали они жить-поживать да горя не знать.
Русская народная сказка «Сказка о молодильных яблоках и живой воде»
В некотором царстве, в некотором государстве жил да был Царь, и было у него три сына: старшего звали Фёдор, среднего — Василий, а младшего — Иван.
Царь был очень стар и слаб зрением, а прослышал он, что за тридевять земель, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве есть сад с молодильными яблоками и колодец с живой водой. Говорили, что если съесть старику это яблоко — помолодеет, а водой этой умыть глаза слепцу — прозреет.
И вот, Царь собирает пир на весь мир, зовёт на пир сыновей и говорит им:
— Кто бы, ребятушки, выбрался из вас, съездил за тридевять земель, в тридевятое царство, тридесятое государство привёз бы молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому храбрецу полцарства отписал.
Тут старший сын стал хорониться за среднего, а средний за младшего, а от младшего ответу нет.
Выходит Царевич Фёдор и говорит:
— Неохота нам в люди царство отдавать. Я поеду в эту дорожку, привезу тебе, Царь-батюшка, молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец.
Пошёл Фёдор-Царевич на конюший двор, выбирает себе коня неезженного, уздает узду неузданную, берёт плётку нехлёстанную, кладёт двенадцать подпруг с подпругою — не ради красы, а ради крепости... Отправился Фёдор-Царевич в дорожку.
Ехал он близко ли, далеко ли — про то неведомо, но вот доезжает до перекрёстка трёх дорог. Лежит на перекрестке плита-камень, на которой написано: «Направо ехать — себя спасать, коня потерять. Налево ехать — коня спасать, себя потерять. Прямо ехать — женатому быть».
Поразмыслил Фёдор-Царевич и повернул на ту дорожку, где женатому быть. Ехал-ехал и доезжает до терема под золотой крышей. А из терема навстречу ему бежит прекрасная девица и говорит:
— Царский сын, я тебя из седла выну, иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почивать.
— Нет, девица, хлеба-соли я не хочу, сном мне дороги не скоротать. Мне надо вперёд двигаться.
— Царский сын, не торопись ехать, а торопись делать, что тебе любо-дорого.
Тут прекрасная девица его из седла вынула и в терем повела. Накормила его, напоила и спать на кровать положила. Только лёг Фёдор-Царевич к стенке, эта девица живо кровать повернула, он и полетел в подполье, в яму глубокую...
Долго ли, коротко ли — Царь опять собирает пир, зовёт сыновей и говорит им:
— Кто бы, ребятушки, выбрался из вас, съездил за тридевять земель, в тридевятое царство, тридесятое государство привёз бы молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому храбрецу полцарства отписал.
Тут опять средний хоронится за младшего, а от младшего ответа нет.
Выходит средний сын, Василий-Царевич:
— Батюшка, неохота мне царство в чужие руки отдавать. Я поеду в дорожку, привезу тебе что просишь.
Идёт Василий-Царевич на конюший двор, выбирает коня неезженного, уздает узду неузданную, берёт плётку нехлёстанную, кладёт двенадцать подпруг с подпругою. Видели, как садился, а не видели, в какую сторону укатился... Вот он доезжает до перепутья, где лежит плита-камень, на которой написано: «Направо ехать — себя спасать, коня потерять. Налево ехать — коня спасать, себя потерять. Прямо ехать — женатому быть».
Думал-думал Василий-Царевич и поехал дорогой, где женатому быть. Доехал до терема с золотой крышей. Выбегает к нему прекрасная девица и просит его откушать хлеба-соли и лечь почивать.
— Царский сын, не торопись ехать, а торопить делать, что тебе любо-дорого...
Тут она его из седла вынула, в терем повела, накормила-напоила и спать положила.
Только Василий-Царевич лёг к стенке, она опять повернула кровать, и он полетел в подполье. А там спрашивают:
— Кто летит?
— Василий-Царевич. А кто сидит?
— Фёдор-Царевич.
— Вот, брат, попали!
Долго ли, коротко ли — в третий раз Царь собирает пир и говорит:
— Кто бы, ребятушки, выбрался из вас, съездил за тридевять земель, в тридевятое царство, тридесятое государство привёз бы молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому храбрецу полцарства отписал.
Не за кем младшему Ивану-Царевичу хорониться, выходит он и говорит:
— Дай мне, батюшка, благословеньице, с буйной головы до резвых ног, ехать в тридевятое царство, в тридесятое государство — поискать тебе молодильных яблок и живой воды да поискать ещё моих братьецев.
Дал ему Царь благословеньице. Пошёл Иван- Царевич в конюший двор — выбрать себе коня по разуму. На которого коня ни взглянет, тот дрожит, на которого руку положит — тот с ног валится... Не мог выбрать Иван-Царевич коня по разуму. Идёт, повесил буйну голову. Навстречу ему бабушка-задворенка.
— Здравствуй, дитятко Иван-Царевич! Что ходишь кручинен-печален?
— Как же мне, бабушка, не печалиться — не могу найти коня по разуму.
— А ты бы меня спросил. Добрый конь стоит закованный в погребу, на цепи железной. Сможешь его взять — будет тебе конь по разуму.
Приходит Иван-Царевич к погребу, пнул плиту железную, свернулась плита с погреба. Подскочил к коню, стал ему конь своими передними ногами на плечи. Стоит Иван-Царевич — не шелохнётся. Сорвал конь железную цепь, выскочил из погреба и Ивана-Царевича вытащил. И тут Иван-Царевич его обуздал уздою неузданной, оседлал седельцем неезженным, наложил двенадцать подпруг с подпругою — не ради красы, ради славушки молодецкой.
Отправился Иван-Царевич в путь-дорогу. Видели, что садился, а не видели, в какую сторону укатился... Доехал он до перепутья и поразмыслил:
«Направо ехать — коня потерять. Куда мне без коня-то? Прямо ехать — женату быть. Не за тем я в путь-дорогу выехал. Налево ехать — коня спасти. Эта дорога самая лучшая для меня».
И поворотил он по той дороге, где коня спасти — себя потерять. Ехал он долго ли, коротко ли — про то неведомо, но доехал до избушки. Стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке.
— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.
Избушка повернулась к лесу задом, к Ивану- Царевичу передом. Зашёл он в неё, а там сидит Баба-яга, шёлковый кудель мечет, а нитки через грядки бросает.
— Фу, фу, — говорит, — русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришёл.
А Иван-Царевич ей:
— Ах ты, Баба-яга — костяная нога, не поймавши птицу — теребишь, не узнавши молодца — хулишь. Ты бы сейчас вскочила да меня, добра молодца, дорожного человека, накормила- напоила и для ночи постелю собрала. Я бы улёгся, ты бы села к изголовью, стала бы спрашивать, а я бы стал сказывать — чей да откуда.
Вот Баба-яга это дело всё справила — Ивана- Царевича накормила-напоила и на постелю уложила; села к изголовью и стала спрашивать:
— Чей ты, дорожный человек, добрый молодец, да откуда? Какой ты земли? Каких отца- матери сын?
— Я, бабушка, из такого-то царства, из такого- то государства, царский сын Иван-Царевич. Еду за тридевять земель, за тридевять озёр, в тридесятое царство за живой водой и молодильными яблоками.
— Ну, дитя моё милое, далеко же тебе ехать: живая вода и молодильные яблоки — у сильной богатырки, моей родной племянницы — девицы Синеглазки. Не знаю, получишь ли ты добро...
— А ты, бабушка, дай свою голову моим могучим плечам, направь меня на ум-разум.
— Много молодцев проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня. Мой конь будет бойчее, довезёт он тебя до моей средней сестры, она тебя научит.
Иван-Царевич поутру встаёт ранёхонько, умывается белёшенько, благодарит Бабу-ягу за ночлег. Садится на коня и в путь трогается. Не успел Иван-Царевич сесть, а конь уж двести вёрст проскакал...
И вот видит Иван-Царевич перед собой избушку на курьей ножке, об одном окошке.
— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.
Избушка повернулась к лесу задом, к нему передом. Вдруг слышно — конь заржал, и конь под Иваном-Царевичем откликнулся. Кони-то были одностадные. Услышала это Баба-яга — ещё старее той — и говорит:
— Приехала ко мне, видно, сестрица в гости.
И выходит на крыльцо:
— Фу-фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришёл.
А Иван-Царевич ей:
— Ах ты, Баба-яга — костяная нога, встречай гостя по платью, провожай по уму. Ты бы моего коня убрала, меня бы, добра молодца, дорожного человека, накормила-напоила и спать уложила...
Баба-Яга это дело всё справила — коня убрала, а Ивана-Царевича накормила-напоила, на постель уложила и стала спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит.
— Я, бабушка, из такого-то царства, из такого- то государства, царский сын Иван-Царевич. Еду за живой водой и молодильными яблоками к сильной богатырке, девице Синеглазке...
— Ну, дитя милое, не знаю, получишь ли ты добро. Мудро тебе, мудро добраться до девицы Синеглазки!
— А ты, бабушка, дай свою голову моим могучим плечам, направь меня на ум-разум.
— Много молодцев проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня, поезжай к моей старшей сестре. Она лучше меня научит, что делать.
Вот Иван-Царевич заночевал у этой старухи, поутру встал ранёхонько, умылся белёшенько. Поблагодарил Бабу-ягу за ночлег и поехал на её коне. А этот конь ещё бойчей прежнего. Не успел Иван-Царевич сесть, а конь уж триста вёрст проскакал...
И вот стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке.
Иван-Царевич и говорит:
— Избушка, избушка, обернись к лесу задом, ко мне передом! Мне не век вековать, а одну ночь ночевать.
Вдруг заржал конь, и под Иваном-Царевичем конь откликнулся. Выходит на крыльцо Баба-яга, старых лет, ещё старее прежней. Поглядела — конь её сестры, а седок чужестранный, молодец прекрасный...
Тут Иван-Царевич вежливо ей поклонился и ночевать попросился. Делать нечего! Ночлега с собой не возят — ночлег каждому нужен: и пешему и конному, и бедному и богатому.
Баба-яга всё дело справила — коня убрала, а Ивана-Царевича накормила-напоила и стала спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит.
— Я, бабушка, такого-то царства, такого-то государства, царский сын Иван-Царевич. Был у твоей младшей сестры, она послала к средней, а средняя сестра к тебе послала. Дай свою голову моим могучим плечам, направь меня на ум-разум, как мне добыть у девицы Синеглазки живой воды и молодильных яблок.
— Так и быть, помогу я тебе, Иван-Царевич. Девица Синеглазка, моя племянница, — сильная и могучая богатырка. Вокруг её царства — стена три сажени вышины, сажень толщины, у ворот стража — тридцать богатырей. Тебя и в ворота не пропустят. Надо тебе ехать в середину ночи, ехать на моём добром коне. Доедешь до стены — бей коня по бокам плетью нехлёстанной. Конь через стену перескочит. Ты коня привяжи и иди в сад. Увидишь яблоню с молодильными яблоками, а под яблоней колодец. Три яблока сорви, а больше не бери. И зачерпни из колодца живой воды кувшинец о двенадцати рылец. Девица Синеглазка будет спать, ты в терем к ней не заходи, а садись на коня и бей его по крутым бокам. Он тебя через стену перенесёт.
Иван-Царевич не стал ночевать у этой старухи, а сел на её доброго коня и поехал в ночное время. Этот конь поскакивает, мхи-болота перескакивает, реки, озёра хвостом заметает.
Долго ли, коротко ли ехал — про то не ведомо, но доезжает Иван-Царевич в середине ночи до высокой стены. У ворот стража спит — тридцать могучих богатырей. Прижимает он своего доброго коня, бьёт его плетью нехлёстанной.
Конь осерчал и перемахнул через стену. Слез Иван-Царевич с коня, входит в сад и видит — стоит яблоня с серебряными листьями, золотыми яблоками, и под яблоней колодец. Иван-Царевич сорвал три яблока, а больше не стал брать да зачерпнул из колодца живой воды кувшинец о двенадцати рылец.
И захотелось ему самому увидать сильную, могучую богатырку, девицу Синеглазку.
Входит Иван-Царевич в терем, а там спят: по одну сторону шесть полениц — девиц-богатырок и по другую сторону шесть.
Посредине разметалась девица Синеглазка, спит, как сильный речной порог шумит.
Не стерпел Иван-Царевич, приложился, поцеловал её и вышел... Сел на доброго коня, а конь говорит ему человеческим голосом:
— Не послушался ты, Иван-Царевич, вошёл в терем к девице Синеглазке! Теперь мне стены не перескочить.
Иван-Царевич бьёт коня плетью нехлёстанной — да без толку.
— Ах ты конь, волчья сыть, травяной мешок, нам здесь не ночь ночевать, а голову потерять!
Осерчал конь пуще прежнего и перемахнул через стену, да задел об неё одной подковой — на стене струны запели и колокола зазвонили. Девица Синеглазка проснулась да увидала покражу:
— Вставайте, у нас покража большая!
Велела она оседлать своего богатырского коня и кинулась с двенадцатью поленицами в погоню за Иваном-Царевичем.
Гонит Иван-Царевич во всю прыть лошадиную, а девица Синеглазка гонит за ним. Доезжает он до старшей Бабы-яги, а у неё уже конь выведенный, готовый. Он — со своего коня да на этого и опять вперед погнал... Иван-то Царевич за дверь, а девица Синеглазка — в дверь и спрашивает у Бабы-яги:
— Бабушка, здесь зверь не прорыскивал ли?
— Нет, дитятко.
— Бабушка, здесь молодец не проезживал ли?
— Нет, дитятко. А ты с пути-дороги поешь молочка.
— Поела бы я, бабушка, да долго корову доить.
— Что ты, дитятко, живо справлюсь...
Пошла Баба-яга доить корову — доит, не торопится. Поела девица Синеглазка молочка и опять погнала за Иваном-Царевичем.
Доезжает Иван-Царевич до средней Бабы-яги, коня сменил и опять погнал. Он — за дверь, а девица Синеглазка — в дверь:
— Бабушка, не прорыскивал ли зверь, не проезжал ли добрый молодец?
— Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги поела блинков.
— Да ты долго печь будешь.
— Что ты, дитятко, живо справлю...
Напекла Баба-яга блинков — печёт, не торопится. Девица Синеглазка поела и опять погнала за Иваном-Царевичем. Он доезжает до младшей Бабы-яги, слез с коня, сел на своего коня богатырского и опять погнал. Он — за дверь, девица Синеглазка — в дверь и спрашивает у Бабы-яги, не проезжал ли добрый молодец.
— Пет, дитятко. А ты бы с пути-дороги в баньке попарилась.
— Да ты долго топить будешь.
— Что ты, дитятко, живо справлю...
Истопила Баба-яга баньку, всё изготовила. Девица Синеглазка попарилась, обкатилась и опять поскакала. Конь её с горки на горку поскакивает, реки, озёра хвостом заметает.
Стала она Ивана-Царевича настигать. Он видит за собой погоню: двенадцать богатырок с тринадцатой — девицей Синеглазкой — ладят на него наехать, с плеч голову снять. Стал он коня приостанавливать, девица Синеглазка наскакивает и кричит ему:
— Что ж ты, вор, без спросу из моего колодца пил да колодец не прикрыл!
А он ей:
— Что же, давай разъедемся на три прыска лошадиных, давай силу пробовать.
Тут Иван-Царевич и девица Синеглазка заскакали на три прыска лошадиных, брали палицы боевые, копья долгомерные, сабельки острые. И съезжались три раза, палицы поломали, копья- сабли исщербили — не могли друг друга с коня сбить. Незачем стало им на добрых конях разъезжаться, соскочили они с коней и схватились в охапочку.
Боролись с утра до вечера — с красна солнышка до закату. У Ивана-Царевича нога подвернулась, упал он на сыру землю. Девица Синеглазка стала коленкой на его белу грудь и вытаскивает кинжалище булатный — пороть ему белу грудь.
Иван-Царевич и говорит ей:
— Не губи ты меня, девица Синеглазка, лучше возьми за белые руки, подними с сырой земли, поцелуй в уста сахарные.
Тут девица Синеглазка подняла Ивана-Царевича с сырой земли и поцеловала в уста сахарные. И раскинули они шатёр в чистом поле, на широком раздолье, на зелёных лугах. Тут они гуляли три дня и три ночи. Здесь они и обручились и перстнями обменялись. Девица Синеглазка ему говорит:
— Я поеду домой — и ты поезжай домой, да смотри никуда не сворачивай... Через три года жди меня в своём царстве.
Сели они на коней и разъехались... Долго ли, коротко ли, не скоро дело делается, скоро сказка сказывается, — доезжает Иван-Царевич до перепутья трёх дорог, где плита-камень, и думает: «Вот хорошо! Домой еду, а братья мои пропадают без вести».
И не послушался он девицы Синеглазки, своротил на ту дорогу, где женатому быть... И наезжает на терем под золотой крышей. Тут под Иваном-Царевичем конь заржал, и братьевы кони откликнулись. Кони-то были одностадные. Иван-Царевич взошёл на крыльцо, стукнул кольцом — маковки на тереме зашатались, оконницы покривились. Выбегает прекрасная девица.
— Ах, Иван-Царевич, давно я тебя поджидаю! Иди со мной хлеба-соли откушать и спать- почивать.
Повела его в терем и стала потчевать. Иван- Царевич не столько ест, сколько под стол кидает, не столько пьёт, сколько под стол льёт. Повела его прекрасная девица в спальню:
— Ложись, Иван-Царевич, спать-почивать.
А Иван-Царевич столкнул её на кровать, живо кровать повернул, девица и полетела в подполье, в яму глубокую.
Иван-Царевич наклонился над ямой и кричит:
— Кто там живой?
А из ямы отвечают:
— Фёдор-Царевич да Василий-Царевич.
Он их из ямы вынул — они лицом черны, землёй уж стали порастать. Иван-Царевич умыл братьев живой водой — стали они опять прежними.
Сели они на коней и поехали... Долго ли, коротко ли, доехали до перепутья. Иван-Царевич и говорит братьям:
— Покараульте моего коня, а я лягу отдохну.
Лёг он на шелковую траву и богатырским сном заснул.
А Фёдор-Царевич и говорит Василию-Царевичу:
— Вернёмся мы без живой воды, без молодильных яблок, будет нам мало чести, нас отец пошлёт гусей пасти...
Василий-Царевич отвечает:
— Давай Ивана-Царевича в пропасть спустим, а эти вещи возьмём и отцу в руки отдадим.
Вот они у Ивана-Царевича из-за пазухи вынули молодильные яблоки и кувшин с живой водой, а его взяли и бросили в пропасть. Иван-Царевич летел туда три дня и три ночи. Упал на самом взморье, опамятовался и видит — только небо и вода, и под старым дубом у моря птенцы пищат — бьёт их непогода.
Иван-Царевич снял с себя кафтан и птенцов покрыл, а сам укрылся под дубом.
Унялась непогода, летит большая птица Нагай. Прилетела, под дуб села и спрашивает птенцов:
— Детушки мои милые, не убила ли вас непогодушка-ненастье?
— Не кричи, мать, нас сберёг русский человек, своим кафтаном укрыл.
Птица Нагай спрашивает Ивана-Царевича:
— Для чего ты сюда попал, милый человек?
— Меня родные братья в пропасть бросили за молодильные яблоки да за живую воду.
— Ты моих детей сберёг, спрашивай у меня, чего хочешь: злата ли, серебра ли, камня ли драгоценного.
— Ничего, Нагай-птица, мне не надо: ни злата, ни серебра, ни камня драгоценного. А нельзя ли мне попасть в родную сторону?
Нагай-птица ему отвечает:
— Достань мне два чана — пудов по двенадцати — мяса.
Вот Иван-Царевич настрелял на взморье гусей- лебедей, в два чана поклал, поставил один чан Нагай-птице на правое плечо, а другой чан — на левое, сам сел ей на хребет. Стал птицу Нагай кормить, она поднялась и летит в вышину. Она летит, а он ей подаёт да подаёт...
Долго ли, коротко ли так летели, скормил Иван-Царевич оба чана.
А птица Нагай опять оборачивается. Он взял нож, отрезал у себя кусок с ноги и Нагай-птице подал. Она летит, летит и опять оборачивается. Он с другой ноги срезал мясо и подал. Вот уже недалеко лететь осталось.
Нагай-птица опять оборачивается. Он с груди у себя мясо срезал и ей подал. Тут Нагай-птица донесла Ивана-Царевича до родной стороны.
— Хорошо ты кормил меня всю дорогу, но слаще последнего кусочка отродясь не едала.
Иван-Царевич ей и показывает раны. Нагай- птица три куска подаёт ему:
— Приставь на место.
Иван-Царевич приставил — мясо и приросло к костям.
— Теперь слезай с меня, Иван-Царевич, я домой полечу.
Полетела Нагай-птица назад, а Иван-Царевич пошёл путём-дорогой на родную сторону.
Пришёл он в столицу и узнаёт, что Фёдор- Царевич и Василий-Царевич привезли отцу живой воды и молодильных яблок и Царь исцелился: по-прежнему стал здоровьем крепок и глазами зорок.
Не пошёл Иван-Царевич к отцу, к матери, а собрал пьяниц, кабацкой голи и давай гулять по кабакам.
В ту пору за тридевять земель, в тридевятом царстве, -тридесятом государстве сильная богатырка Синеглазка родила двух сыновей. Они растут не по дням, а по часам.
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — прошло три года. Синеглазка взяла сыновей, собрала войско и пошла искать Ивана- Царевича.
Пришла она в его царство и в чистом поле, в широком раздолье, на зелёных лугах раскинула шатёр белополотняный. От шатра дорогу устелила сукнами цветными. И посылает в столицу Царю сказать:
— Царь, отдай Царевича. Не отдашь — всё царство потопчу, пожгу, тебя в полон возьму.
Царь испугался и посылает старшего — Фёдора-Царевича.
Идёт Фёдор-Царевич по цветным сукнам, подходит к шатру белополотняному. Выбегают два мальчика:
— Матушка, матушка, это не наш ли батюшка идёт?
— Нет, детушки, это ваш дяденька.
— А что прикажешь с ним делать?
— А вы, детушки, угостите его хорошенько.
Тут эти двое пареньков взяли трости и давай хлестать Фёдора-Царевича пониже спины. Били- били, он едва ноги унёс.
А Синеглазка опять посылает к Царю:
— Отдай Царевича...
Пуще испугался Царь и посылает среднего — Василия-Царевича. Он приходит к шатру. Выбегают два мальчика:
— Матушка, матушка, это не наш ли батюшка идёт?
— Нет, детушки, это ваш дяденька. Угостите его хорошенько.
Двое пареньков опять давай дядю тростями чесать. Били-били, Василий-Царевич едва ноги унёс.
Синеглазка в третий раз посылает к царю:
— Ступайте, ищите третьего сынка, Ивана- Царевича. Не найдёте — всё царство потопчу, пожгу.
Царь ещё пуще испугался, посылает Фёдора- Царевича и Василия-Царевича найти брата, Ивана-Царевича.
Тут братья упали отцу в ноги и во всём повинились: как у сонного Ивана-Царевича взяли живую воду и молодильные яблоки, а самого бросили в пропасть.
Услышал это Царь и залился слезами.
А в ту пору Иван-Царевич сам идёт к Синеглазке. Подходит он к белополотняному шатру. Выбегают два мальчика:
— Матушка, матушка, к нам кто-то идёт...
А Синеглазка им:
— Возьмите его за белые руки, ведите в шатёр. Это ваш родной батюшка. Он безвинно три года страдал.
Тут Ивана-Царевича взяли за белые руки, ввели в шатёр. Синеглазка его умыла и причесала, одежду на нём сменила и спать уложила...
На другой день Синеглазка и Иван-Царевич приехали во дворец. Тут начался пир на весь мир — честным пирком да и за свадебку. Фёдору- Царевичу и Василию-Царевичу мало было чести, прогнали их со двора — ночевать где ночь, где две, а третью и ночевать негде...
Иван-Царевич не остался здесь, а уехал с Синеглазкой в её девичье царство.
Тут и сказке конец.
Рекомендуем посмотреть:
Нет комментариев. Ваш будет первым!